ФЕСТИВАЛЬ  Heineken Open'er. Часть 1

Никогда не понимал, что все находят в фестивалях. Грязно, сыро, людно, кругом очереди, всегда есть возможность опоздать на выступление любимой группы, все артисты играют стандартные полуторачасовые сеты - никакого разнообразия, зато к концу дня зрители измотаны перебежками между сценами, алкоголем и неправильным питанием, и готовы упасть прямо на утоптанную за день траву. Юбилейный десятый Open’er с самого начала оказался в этом плане особенным: не то, чтобы тут не было всего описанного в предыдущем предложении, но зато сразу было ощущение праздника. Я стою в очереди в банкомат, я стою в очереди, чтобы поменять польские злотые на фестивальные купоны, я стою в очереди за пивом и тайской лапшой – и понимаю, что мне здорово везде, и такое бывает нечасто. Пока я получаю коробочку с лапшой, кто-то пытается расстегнуть мне рюкзак. Когда я поворачиваюсь, то вижу пьяного подростка лет пятнадцати, однако злиться на него не получается – кто знает, может парень вообще первый раз напился и его тянет на глупости. Похоже, в этом и есть суть фестивалей: люди собираются вместе, пьют пиво, слушают музыку, дурачатся, делают глупости и мусорят. Это праздник непослушания с ленточками на запястьях и в рамках фестивального забора – именно за этой атмосферой люди тысячами стекаются на заброшенный гдыньский аэродром, именно ее они получают все выходные, начиная с четверга.

Пока я предаюсь размышлениям, на главной сцене начинают играть первые большие хедлайнеры фестиваля – группа The National выходит под “The Man In Me” – песню Боба Дилана, широкой общественности известную по открывающим титрам кинокартины "Большой Лебовски". Играет “Mistaken for Strangers” и некогда тихая застенчивая инди-группа на огромной сцене фестиваля звучит непривычно громко: лупят барабаны, глушат басы, играющие на гитарах братья-близнецы практически каждую песню изо всех сил призывают зрителей хлопать в ладоши. Выглядит все это насколько бодро, настолько же и грустно: The National уже давно прослыли группой без намека на иронию и чувство юмора, сейчас же, оглушительно исполняя свои заунывные оды маленькому человеку на несколько десятков тысяч людей, они выглядят попросту глупо. Вокалист Мэтт Бернингер (Matt Berninger), вечно небритый, вечно усталый, одетый в вечно мятую рубашку, преступно серьезно пропевающий в “Afraid of Everyone” меланхоличные глупости, вроде: “Я защищаю свою семью оранжевым зонтиком / Я боюсь всех на свете, я боюсь всех”, театрально имитирует тяжесть бытия и непростое похмелье и срывается на истошные вопли в “Squalor Victoria”. Чтобы относиться ко всему этому без улыбки нужно самому быть кем-то, вроде Бернингера – великовозрастным любителем драмы и позы. Однако тут многие со мной не согласятся и, в первую очередь, не согласится мой знакомый Слава, которого я встречаю, пока пробираюсь поближе к сцене. Слава уже сильно пьян, он лезет целоваться, а в перерывах между композициями вспоминает виданное им пару лет назад выступление The National на фестивале Benicassim. "Чувак, они играли на маленькой сцене, народу было раз в десять меньше, я этого Бернингера видел как тебя сейчас", - кричит он мне в ухо. На “Bloodbuzz Ohio” Слава срывает с себя оранжевую майку с логотипом группы Franz Ferdinand, остается по пояс голый и чудом не задевает окружающих посетителей фестиваля во время слема с самим собой. Через десять минут The National затягивают какую-то тягомотную песню со своего последнего альбома “High Violet”, я понимаю, что пора уходить, но Слава меня ловит за локоть, смотрит сквозь меня и заявляет: "Когда тебе будет тридцать три года, чувак, ты меня поймешь". Кто знает, все может быть, но мне уже пора направляться к тенту, где вот-вот должны начать свое выступление Two Door Cinema Club.

Open’er – огромный фестиваль, от главной сцены до тента быстрым шагом я иду минут пятнадцать, однако по пути успеваю немного осмотреться. Попадается палатка с мерчендайзом, майки ужасные у всех, кроме выступающего в последний день Дэдмауса (Deadmau5); в тенте журнала Vice мне выдают свежий номер польской версии издания, в куче мест продают фенечки, переводилки, значки и майки с приколами, в музыкальной палатке предлагают приобрести всю дискографию Coldplay практически даром. Еще имеется ангар с дискотекой в наушниках, навес, в котором можно поиграть на электрогитарах и очень душное как-бы кафе с чаем, в котором выступают какие-то польские металлисты.

Когда я подхожу к Tent Stage, то не верю своим глазам: натяжная конструкция представляет собой практически стадион, занимает четверть квадратного километра и в "холке" способна сравняться с девятиэтажным домом. Сейчас здесь начинает играть ирландская группа Two Door Cinema Club – четыре молодых человека во главе с невероятно смазливым щекастым рыжим пацаном на вокале. Тент забит девочками до отказа, поэтому когда коллектив выходит на сцену, у меня возникает ощущение, что я оказался на выступлении группы N’Sync, только с гитарами. Two Door Cinema Club играют предельно прыгучий и бодрый инди-рок: беря лучшее от Jimmy Eat World и группы Bloc Party времен первых двух альбомов, они выдают сплошь одни хиты, но, увы, одновременно и удручающе скучные номера. Это обаятельная, но невероятно однообразная музыка: абсолютно каждая композиция группы строится на рубящем диско-бите и пронзительных визгливых гитарных риффах. Эти песни, поначалу, кажется, невозможно не запомнить, но и запомнить их, на самом деле нельзя – настолько они все похожи друг на друга и на все сразу. Я понимаю, что от Two Door Cinema Club мне хватает всего трех композиций: если вы слышали хотя бы один трек группы, вы слышали их все, поэтому я выдвигаюсь обратно к главной сцене, занимать место на главном выступлении первого дня.

До выхода на сцену группы Coldplay тридцать минут, но поле забито уже наполовину: я с трудом пробираюсь между ожидающими и встаю где-то в доброй сотне метров от сцены. Когда гаснет свет, люди плотно окружают меня в радиусе километра во все стороны, но вот выходит Крис Мартин (Chris Martin) и все остальные, берутся за инструменты и начинают сразу же с новой композиции, у которой еще даже вроде как нет даже названия – не то она числится как “MX”, не то как “Hurts Like Heaven”, не то у нее просто одно большое название. В любом случае, с первых же секунд выступления Coldplay опровергают одну из основных предъявляемых к ним претензий: для того, чтобы вот так вот выйти к шестидесяти (или восьмидесяти, сколько там?) тысячам слушателей с новой, еще безымянной композицией, нужна огромная смелость и авантюризм. Впрочем, уже следующие два трека – вариант беспроигрышный: звучит стадионно-фестивальная классика – композиции “Yellow” и “In My Place” – десять лет люди по всему свету рвут глотки в припевах к этим двум, наконец-то дело дошло и до Польши. Крис Мартин излучает счатье, радость и уверенность – в меру заигрывает с толпой и удачно шутит между песнями. Звучат хиты: “Lost!”, “The Scientist” и едва ли не лучшая песня в дискографии группы “Shiver”. Новые песни, наиболее запоминающаяся из которых - “Us Against The World”, встречаются на ура. Группа Coldplay – это вера в светлое будущее, это уверенность в завтрашнем дне: они запишут хорошую пластинку, с которой выйдет много синглов, которая продастся большим тиражом, спасет музыкальную индустрию и заставит население вытащить из магнитол своих минивэнов диск певицы Адель (Adele). "Господи, и почему мы у вас никогда раньше не были, вы совершенно замечательная аудитория. Надо как-то наказать нашего менеджера за то, что так долго прятал вас от нас", - говорит Мартин. На бис звучат “Clocks”, “Fix You” (как ни странно, единственная вещь с альбома “X&Y” за весь вечер) и новый хит – “Every Teardrop Is a Waterfall” - поп-рейв, построенный на синтезаторном риффе из евро-диско. Тут окончательно опровергается второе заблуждение относительно группы – в Coldplay нет и толики той угрюмости и заунывности, которую им приписывали всю первую половину 00-х. В финале – салют, под который я нахожу друзей и мы все двигаем снова в тент на Caribou.

Обычно первый день – самый тяжелый: накладываются и дорога, и обустройство в съемных квартирах, и получение заветных ленточек, и правильный темп еще никто толком не выработал. От Caribou мы ждем чего-то расслабленно-танцевального, подо что можно приятно закончить день. Вместо этого четыре человека в белых футболках на сцене пытаются усидеть на двух стульях сразу, одновременно пытаясь делать и "качалово", и "грузилово". У Caribou замечательный барабанщик - лупит так, что дрожат несущие конструкции тента, но желание лидера коллектива Дэна Снейта (Dan Snaith), математика и вокалиста, напустить интеллектуальности, максимально усложнить композиции и вписать в них своим мяукающим голосом кривые гармонии, обрубают все попытки заставить зал танцевать, едва те появляются. У Caribou не слишком запоминающиеся композиции, кроме, пожалуй, самых известных двух – все кроме них напоминает нестройный и не слишком интересный джем-сейшн, метания от танцев к полосканию мозгов электронными шумами вытягивают последние силы, поэтому с Caribou мы уходим, не дождавшись финала и хитов. Завтра будет большой день.

Сборы на второй день фестиваля больше всего напоминают приготовление к вечеринке лучших друзей. Девочки наряжаются во все теплое и красятся перед зеркалом, мальчики подгоняют друг друга и допивают алкоголь. С утра идет дождь и не по-летнему холодно, но никто и не думает отсиживаться где-нибудь под навесом, ведь сегодня играет самая долгожданная группа фестиваля Pulp – символ дружбы и сплочения. Когда мы заходим на территорию фестиваля, погода портится совсем: первую половину выступления размалеванной флоурисцентной краской “польской Кейт Буш” по имени Brodka находиться на открытых пространствах еще как-то можно, но когда с силой ливня стеной заряжает ледяной моросящий дождь с ураганным ветром, мы все-таки срываемся в ближайший тент.

Но вот Brodka заканчивает, начинается получасовой перерыв для установки оборудования и инструментов группы Pulp, и надо идти к сцене, потому что сейчас на ней окажется Джарвис Кокер (Jarvis Cocker) – человек, на записях которого выросли все мои друзья, под которые мы, согреваясь, плясали всю прошедшую зиму, под которые мы, хочется верить, согреемся в этот сырой и пасмурный день. Перед сценой в ход идет пронесенная в рюкзаке бутылка водки, на самой сцене зажигаются неоновые буквы “P”, “U”, “L”, “P”- ровно такие же, как на обложке “Different Class”, под лучи прожекторов вышагивает еще более худощавый, чем раньше, бородатый Джарвис, извиняется за погоду и заряжает “Do You Remember The First Time?”. Неожиданно привалившая со всех сторон толпа напирает, давит, толкает; ряды людей перед сценой напоминают море во время шторма – мы вылавливаем друзей за руки и жадно хватаем ртами воздух – эти полтора часа перед кривляющимся Кокером и группой его и нашей молодости – один сплошной фильм-катастрофа, “Идеальный Шторм”. Кокер заявляет, что не видит ничего: водяная пыль летит ему и остальным участникам Pulp прямо в лицо, однако людям за инструментами явно проще. Весь концерт Кокер проводит прямо на передовой, стоя на мониторах, залезая на акустические системы по бокам, спускаясь к нам в толпу и демонстрируя единение с народом. Звучат песни, которые лично я узнаю с трудом: “Pink Glove” с альбома “His’n’Hers” и песня, которую группа, по признанию Джарвиса, не исполняла целых 17 лет – “Mile End”. Весь остальной сэтлист я, впрочем, распознаю без проблем: мокрая толпа продолжает размазывать нас по ограждению под “Mis-Shapes” и “Disco 2000”. Весь оставшийся концерт – сплошные хиты под худшую погоду на свете: Кокер берет гитару во время исполнения “Babies”, изображает половой акт в “This Is Hardcore”, но лучший момент всего вечера – это припасенная ближе к концу “Sunrise”, с последней, вышедшей ровно 10 лет назад пластинки группы “We Love Life”. Именно на этой, обнадеживающей, стремительной песне, последнем моменте последнего альбома и точке распада коллектива становится понятно, что Pulp – группа, которая, на самом деле, никогда не должна была уходить в десятилетний отпуск – они действительно очень нужны всем, кто мокнет в этот вечер вместе с Джарвисом Кокером. Люди с первых нот узнают песни, вроде “Underwear” и “Bar Italia”, они просят Джарвиса приехать в их город, люди братаются и обнимаются. Многие композиции лично меня не трогают совершенно: под “F.E.E.L.I.G.C.A.L.L.E.D.L.O.V.E.” я думаю о фуд-корте и горячем душе, но это день дружбы, я здесь ради своих товарищей. Если им нравится, я готов мокнуть на этом проклятом поле столько, сколько нужно. Кокер объявляет: “Единственный способ сохранять тепло в этот вечер – это продолжать двигаться”. Звучит финал выступления – “Common People”, добавить нечего, группа удаляется сохнуть, я остаюсь на поле и решаю тоже попробовать хоть как-то противостоять дождю, для чего направляюсь в тент, где сейчас играют Cut Copy.

До туда я добираюсь минут двадцать: ветер и морось бьют прямо в лицо, кажется, что сам воздух превратился в воду, к месту назначения я подхожу с ощущением, будто провалился в прорубь. У Cut Copy я застаю последние полчаса выступления, но оно того стоит. Во-первых, в тенте тепло, сухо и нет ветра, во-вторых, уже через пять минут я чувствую себя возвращенным к жизни, в-третьих, уже через минуту я хлопаю и пританцовываю. Я попадаю на самые хиты: следом идут "Take Me Over", "Hearts on Fire", "Saturdays" и “Need You Now”. Похожий на режиссера Спайка Джонза вокалист Дэн Уитфорд (Dan Whitford) носится по сцене в сырой от пота бежевой рубашке с закатанными рукавами, на его лице безумная, обаятельная улыбка: публика реагирует на происходящее сногсшибательно, все танцуют, все счастливы несмотря на то, что тент вот-вот смоет потопом. Уитфорд фотографирует зрителей на камеру и говорит, что это лучший концерт, который они дали в этом году.

Дождь кончается практически одновременно с сэтом Cut Copy и я иду через все поле обратно, задерживаясь на пару минут у полупустой World Stage, на которой в этот момент выступает Юссу Н'Дур (Youssou N’Dour). Десять минут жизнеутверждающего, но чересчур солнечного в такой день сенегальского попа, и я продолжаю движение. На третий день ожидается чудо.